Статья «Вечерний Алматы »Тёмная территория

Что на самом деле представляет собой система детских домов и специализированных интернатов? Насколько она прозрачна и подконтрольна законам государства и казахстанскому обществу?

После публикации статей «Умру, если закроют», «Над кукушкиным гнездом» о жизни и проблемах воспитанников специнтернатов, в редакцию «Вечерки» пришли люди, принесли схему распределения детей-сирот в специализированные детские дома, интернаты и попытались ответить на те вопросы, что были заданы выше. Я не буду здесь подробно разбирать схему – читатель способен вникнуть в нее сам. Скажу только, что если ребенок однажды был признан человеком с отклонениями в психике, то путь на свободу ему почти заказан. Впрочем, случаются исключения. Увы, крайне редко. 

«Я не позволил им сделать меня психом...»   

Бывший воспитанник детского дома № 3 «Жануя» Павел Рычков

– Когда и при каких обстоятельствах вы попали в детский дом?

– Я не помню. Я сам не знаю, как и когда очутился в доме малютки. Меня либо подкинули, либо сдали официально.

– Что-нибудь помните из того времени?

– Мне тогда было меньше трех лет. Я помню только стены и игрушки.

– Куда вы попали из дома малютки?

– В 1-й детский дом в «Орбите-1». Это обычный детский дом. Там я находился с трех до семи лет. Там мне запомнилась одна воспитательница – Елена Мартыновна. Она единственная, кто меня любил. В семь лет меня оттуда перевели в 3-й детский дом «Жануя», расположенный на улице Бегалина, 82. Это уже детдом для детей с психическими отклонениями. Почему меня перевели именно туда, я понятия не имею. Причин мне никто не сообщил. Скажу только, что в этом детдоме была школа, которую я посещал, так как был признан обучаемым. Там я окончил десятилетку и получил аттестат зрелости.

– Что-нибудь можете рассказать о годах, проведенных в этом детском доме?

– Учился я хорошо. Особенно любил рисование, черчение и русский язык. Математику я не любил, но оценки у меня и по ней были нормальные. Примерно в третьем или четвертом классе воспитатель Нургуль Турсынбековна нанесла мне около десяти ударов своей туфелькой по темени и пробила мне череп. Фамилию ее не помню. Потом у меня часто болела голова. Иногда и сейчас болит – когда погода плохая. Учился я настолько хорошо, что после окончания пятого класса меня перевели из специализированного класса в нормальный, – правда, снова в пятый. Когда я учился в шестом классе, в Казахстан стали приезжать иностранцы – усыновлять детей. Одна американская семья из Техаса усыновила моего лучшего друга Диму Моисеенко и увезла его с собой. Я знаю, что он не хотел уезжать, но у него не было выбора. У нас там не было права выбора – у всех. Когда его увезли, я сразу стал учиться намного хуже.

– Почему?

– Наверное, в знак протеста. Я ходил только на уроки по тем предметам, которые мне нравились, а остальные прогуливал. Как результат – у меня обострились отношения с учителями и воспитателями.

– И к чему это привело?

– Меня отправили на плановое обследование в ПНД – психоневрологический диспансер. Там меня обкалывали аминазином, галаперидолом.

– И как это на вас сказывалось?

– Я мог месяц пролежать в отключке только от одного укола. У меня часто отказывали ноги. Я попадал в ПНД несколько раз. Однажды я пролежал там полгода.

– Что было дальше?

– Когда мне исполнилось восемнадцать, к нам в детдом приехали люди из православного приюта «Дом света», которой находится в Широкой Щели, неподалеку от «Кенсая-2», и предложили мне и еще нескольким ребятам перебраться к ним. Я согласился. Потом пожалел. 

– Почему?

– Они шарлатаны. Они могли выкинуть среди зимы ночью на улицу девушку, которая забеременела. Я стал вызывающе себя вести. Они пожаловались завучу из «Жануя». Та стала угрожать, что сломает мне жизнь: отправит в интернат для психохроников. Тогда я позвонил по телефону доверия 150 (национальная телефонная линия доверия для детей и молодежи) в Союз кризисных центров. И мне помогли. Они перезвонили в «Жануя». Там был переполох. После этого меня оставили в покое. Еще год я оставался в «Жануя», потому что не было свободных мест в Доме юношества. А потом меня перевели туда. Сейчас я живу здесь. По три человека в комнате. Парни и девушки могут общаться друг с другом. Работаю грузчиком в магазине, получаю 60 тысяч тенге. Хотелось бы больше. Мне 22 года, у меня вся жизнь впереди. Надеюсь, она будет хорошей и свободной.

От автора: в том, что на голове Павла в районе темени присутствует довольно внушительная вмятина, убедился сам – ее легко нащупать пальцами.

«Их сделали такими...

Кульгайша Бисенбаева, бывшая медсестра психоневрологического интерната

– Каков уход за пациентами? Как с ними обращаются?

– Их часто наказывают. Допустим, у опекаемого – так правильно говорить, у нас не говорят «пациенты» – появляется энергия: ему хочется что-нибудь делать, куда-нибудь пойти, общаться с другими людьми. Тогда ему начинают делать уколы – «гасят» его аминазином.

– Как аминазин влияет на опекаемых?

– Они становятся апатичными, у них текут слюни, много спят, у них падает давление.

– Какие последствия после таких инъекций? Они снижают интеллект опекаемого – уже после того, как уколы перестают делать?

– Конечно.

– А можно обходиться без таких уколов?

– Конечно. С ними нужно работать, с ними нужно много общаться. Но кому это нужно? Конечно, есть среди них такие, кому уколы необходимы, – иначе они могут нанести вред себе и окружающим. Но не все они такие. Далеко не все.

– Вы можете назвать тех, кто, на ваш взгляд, вполне поддается лечению общением – без медикаментозного вмешательства?

– Розак Абишев. Ему чуть больше тридцати. Он из подкидышей. В систему попал еще из дома малютки. Он вполне мог бы работать. У него хорошая речь, он смышленый. Его тоже «гасили» аминазином. Мы за него уже пять лет боремся. Самый больной вопрос для него – то, что ему не дают пенсию на руки. По решению суда он признан недееспособным с 2008 года.

– А где лежат его деньги?

– Где сейчас, я не знаю. Но когда я работала в интернате, его накопления были на счету Казпочты. А до этого в Народном банке. Но финансовая полиция сказала, что их нельзя там держать.

– Можете назвать еще кого-нибудь из числа тех, кого обкалывали?

– Арман Умутбеков. Ему тоже чуть больше тридцати. Он эпилептик. Он несколько раз совершал попытки суицида. В этом году резал себе вены.

– Так, может, его из-за этого и обкалывали?

– Он это делал потому, что у него отбирали пенсию.

– А были случаи гибели опекаемых?

– В Бостандыкском суде было дело, в котором подозревались санитары в смерти опекаемого. В итоге их оправдали, а в убийстве обвинили другого опекаемого, которого перевели в интернат из Актаса – Белого Камня. Это в Талгаре. Там содержат тех, кто совершил преступление и был признан невменяемым. Но как он мог убить, если он был в изоляторе?

– Среди опекаемых, на ваш взгляд, много нормальных?

– Я работала на 4-м посту, у меня было 110 опекаемых мужского пола в возрасте от 18 до 40 лет. Среди них нормальные Капустин, Клочков, Седов...

– Клочков, вы сказали, немой, а с Седовым я общался. Сомневаюсь, что он смог бы жить самостоятельно.

– Так ведь его сделали таким. Кстати, вы писали о Зейнегуль Салтаевой. Она вполне нормальная. Тем не менее ее кололи лошадиными дозами аминазина и отбирали пенсию.

 – У Зейнегуль во рту почти нет зубов – я это видел сам. Кто ей их выбил?

– Да, может, и не выбивали вовсе. Ее же кололи психотропными лекарствами.

Не знаю. Она очень прямая. В лицо директору может высказать все, что думает. Возможно, ее избивали. Кроме нее, я еще могу назвать вполне нормальных девочек: Мадина Камкашева, Наташа Цой.

Вообще, знаете, система работает так: дееспособных специально признают недееспособными, а недееспособных специально делают дееспособными.

– Почему?

– Дееспособным приносят пенсию. Поэтому выгодно признать дееспособным недееспособного – он не сможет за себя постоять. Его деньги проще контролировать. А тех, кто может за себя постоять, нарочно признают недееспособными. И тогда их пенсия идет на депозит, и с ней неизвестно, что происходит.

– А как кормят опекаемых?

– Их отвратительно кормят. До такой степени, что отравления случаются. Но ничего не докажешь.

Комментарий исполнительного директора ОФ «Қорғау HR» Алии Абдиновой: 

Из-за закрытости таких учреждений невозможно выяснить, все ли бывшие воспитанники детских домов обоснованно направлены в дома-интернаты для психохроников. 

Эти педагогически запущенные дети после 18 лет уже попадают в дома-интернаты для психохронников и формально считаются инвалидами на всю свою оставшуюся жизнь. Они не могут свободно заключать браки, устраиваться на работу, а также свободно перемещаться. То есть становятся своего рода узниками этих учреждений, где проходят их молодость и вся жизнь. 

Такого рода интернаты должны быть заинтересованы в социализации. Об этом сказано в «Стандарте об оказании специальных и социальных услуг»: в домах-интернатах для психохронников и инвалидов должны быть созданы условия для получателей услуг, наиболее адекватные возрасту и состоянию здоровья опекаемых, приближенные к домашним. Там должны проводиться также социально-реабилитационные мероприятия. 

А по факту их признают недееспособными, то есть неспособными нормально существовать в обществе. Решение о признание недееспособности выносится судебными органами. Сами опекаемые даже не присутствуют на таких процессах.

Попавший в интернат сирота в большинстве случаев не выходит уже оттуда никогда, а психиатрический диагноз служит оправданием такого пребывания.

В заключение мы позвонили заместителю директора городского психоневрологического диспансера Сулейману Ахназарову, однако он отказался дать комментарии по телефону. Но все же мы рассчитываем получить комментарии от представителей системы специнтернатов.

Владимир ЧИСЛЕНСКИЙ